Читаем без скачивания Умереть не получилось - Любовь Русланова

Оставив меня на лавочке с пакетом моих вещей, мама уехала, как всегда спеша на работу, мне было сказано сидеть и ждать. Мимо проплывало много народу – вечно спешащие врачи и медсестры, мужчины с пакетами, женщины со странной походкой. Приемное отделение было общим, в детское же меня отвели позже. Я же вынашивала единственный план в голове – как бы отсюда сбежать. У меня было немного еды и денег, верхнюю одежду унесли, но ведь можно же было и перебежками скрыться. Остановило меня только непонимание, куда бежать: и из дома, и из любого другого места меня все равно сюда вернут, и какой тогда смысл…

Диагноза как такового не было, и эта больница больше запомнилась мне большим количеством обследований, иногда, на мой взгляд, слишком жестоких в принципе, для ребенка особенно. Но они были нужны, врачи делали свою работу, причем, хорошо и до тех пор, пока не нашли то, что искали.

Уже неоднократно меня водили на рентген и ультразвуковое обследование различных органов, я успела привыкнуть к тому, что это не страшно. Каждый раз по дороге медперсонал вежливо и доходчиво рассказывал, что и зачем сейчас со мной будут делать. Но почему-то не в этот раз. Меня просто попросили не ходить в туалет и сообщить медсестре, когда терпеть уже будет совсем невозможно, но не опорожнять мочевой пузырь. Мне это тогда особых усилий не стоило, зато теперь меня забрали на каталке. Доставив моё тельце к месту обследования, медсестра сказала ждать, пока меня заберет другой доктор. Ой, а как ждать-то, когда я уже еле сижу с полным мочевым пузырем? Обещанного доктора нет, коридор необыкновенно пуст, мне все хуже. Встать я просто боюсь, начинаю визуально искать туалет и строить траекторию побега в него. Не вижу. Все, больше не могу, встаю и собираюсь идти просто куда-нибудь. Ровно в этот момент открывается большая железная дверь, и оттуда выходит мужчина-врач, который с удивлением задаёт мне вопрос:

– Куда это ты собралась, мадам?

– У меня полный мочевой пузырь, и я не могу больше терпеть, – в тот же момент я почувствовала, как физически не удерживаю его содержимое, это заставило меня сесть обратно в кресло, в котором меня привезли.

– Ну, так это же прекрасно, нам именно это и нужно. Заезжаем в кабинет, – и мы поехали, как мне тогда казалось, в комнату пыток.

Видимо, ровный тон доктора и его восторженный комментарий как-то успокоительно подействовали на меня, и мочеиспускание удалось остановить. Хотя, ощущения, конечно, непередаваемые. И все это в полном непонимании смысла происходящего. В последующие две-три минуты, которые показались мне вечностью, доктор объяснил мне, что сейчас мы будем делать очередной рентгеновский снимок. Отличается он от других тем, что ровно во время изготовления снимка я должна, лежа под аппаратом, опорожниться, смотреть необходимо именно в динамике. Я никак не могла осмыслить этот процесс, и сильное желание отступило на второй план. К этому моменту я уже лежала на столе под фотографирующей частью аппарата. И начались мучения. Скорее для доктора, чем для меня.

При том, что меня уже почти разрывало от желания, я никак не могла осуществить ожидаемое от меня действие. Организм просто отказывался выполнять то, чего я пыталась от него добиться. Или плохо пыталась. Пришла медсестра, стала меня уговаривать, гладить по животу, булькать голосом. Никак. Доктор злится, аппаратура нагрета, все готово, кроме меня. Еще меня все это время волновало, что будет потом, когда все случится, меня так, мокрую, вернут в палату или во что-то переоденут, а кто будет мыть стол… Этого всего мне не объясняли. И как же сильно излишняя мозговая активность может блокировать обычную физиологию организма!

Во все времена одной из сильнейших мотиваций к чему-либо был и остается страх – обычный животный. Когда всем участникам процесса все надоело, медсестра решила сообщить мне, что если я сейчас не сделаю то, чего мы все ждем, то мой мочевой пузырь просто лопнет, и в туалет я не смогу сходить больше никогда. Аппаратура под управлением доктора еле успела поймать необходимый момент. Бегать в уборную каждые 30—40 минут ещё можно пережить, но никогда… нет.

Смутно помню, что было после, видимо, вышедшая из-под меня на стол моча смыла за собой все воспоминания об этом, казалось бы, совсем несложном и нестрашном, но крайне неприятном процессе. Но это, оказывается, было еще вполне приятной процедурой.

Цистоскопия. Этого все боялись, как огня. От одного только слова веяло ужасом. Девочки, которые прошли через это, выглядели героинями ада, которым удалось вернуться оттуда. Какое-то время после процедуры кто-то не мог ходить в туалет, кто-то сидеть, кто-то вообще хоть как-либо перемещаться. По сути, это обследование мочевого пузыря изнутри с доступом к нему с помощью длинной трубки, которая вводится через мочеполовые пути. Один конец трубки оказывается в самом мочевом пузыре, другой – часть микроскопа, который использует врач для проведения обследования. Конечно, эта трубка не может быть введена безболезненно, хотя бы просто потому, что диаметр ее несколько больше, чем путь выведения мочи любого человека. Вся надежда на наш умный гибкий организм, который в итоге вынесет и эту боль.

Меня уже больше чем неделю на это обследование не забирали, что почему-то давало уверенность, что меня эта участь миновала. Я слушала рассказы других, каждый раз наполняясь одновременно и диким страхом боли, и облегчением от того, что все это не касалось меня физически.

На цистоскопию каждый раз забирала одна и та же медсестра, ее знали и от одного ее голоса в коридоре рассыпались по кроватям, пытаясь избежать своей участи под одеялом. Никому не удалось, правда.

Когда из ее уст прозвучала моя фамилия, в палате раздался всеобщий смех, видимо, до этого момента все понимали и точно знали, что так будет. Все, кроме меня. Почему же они мне не сказали?

Самое четкое воспоминание из этой очередной комнаты пыток – это то, что там было очень холодно. Или меня просто трясло от страха так сильно. Кресло типа гинекологического, и это я сейчас знаю, в 12 лет для меня это было впервые. Длинная, холодная железная трубка. Думаю, более широко известна гастроскопия, так вот цистоскопия – это то же самое, но вход проходит через мочеиспускательные пути вглубь мочевого пузыря.

Сказать, что мне было больно, – это не сказать ничего. По мере продвижения трубки внутрь моего тела мне казалось, что вот как раз сейчас проще умереть, только хотелось бы еще хотя бы раз увидеть маму. Никто не проникался тем, что я достаточно громко кричала от боли, с врачами мы существовали как-то автономно друг от друга, как бы в параллельных реальностях. Это было мое первое посвящение в терпение ради дальнейшего блага. Процедура проводилась примерно пятнадцать минут, но мне они, конечно же, опять показались вечностью.

Когда я почувствовала, что трубка начинает покидать меня (может, мне об этом и говорили, но я ничего не помню), я поняла, что получила взамен боли какую-то неоценимую порцию силы, которая явно пригодится мне где-то еще. Очень хорошо помню это ощущение, с ним же стала вставать с кресла и была уверена, что дальше только полечу. После первого же соприкосновения с полом стало понятно, что все не так просто. Во-первых, из меня бесцеремонно стали выходить остатки мочи, видимо, вследствие раздражения. Во-вторых, следующий шаг дался мне с большим трудом. Ощущение было такое, как будто между двумя моими ногами, которые всегда были союзниками, появилось нечто страшное и несправедливое, и мир никогда больше не вернется в дом. Благодаря тому, что спорт в моей жизни присутствовал уже достаточно давно, как-то я приспособилась к своему новому положению и следующие тридцать минут я преодолевала путь в полтора лестничных пролета и триста метров коридора. Оказывается, это ужасное место всегда было так близко! Как пояснили врачи, они не помогали мне умышленно с той целью, чтобы все необходимые функции восстановились быстрее.

Все последующие походы в туалет в течение суток давались с большим трудом, мне казалось, что из меня выходит огненная лава и параллельно она же где-то соединяется с электрическим током, что само по себе несочетаемо. Кричать от боли, благо, не мешали даже мои злые соседи по палате.

В итоге диагноз оказался вполне вменяемым и излечимым, все последующее пребывание в больнице прошло легко и непринужденно в различных облегчающих мою участь процедурах. Больше ни разу не было больно, я восприняла это как вознаграждение.

12—16. Первый перерыв

Вернулась я к нормальной жизни достаточно быстро, будто в вихре, закрутили учеба, спорт, домашние дела, помощь в работе маме. Через какое-то время я стала делать уже ощутимые успехи в большом теннисе, получила первые спортивные звания, первые призовые деньги. На тренировках я никогда себя не щадила и даже, наоборот, мне было как-то неудобно перед мамой, которая далеко не лишние деньги вкладывала в мое спортивное обучение, и я тренировала себя на убой. Сейчас я очень хорошо понимаю, что профессиональный спорт без профессиональной поддержки – диетологов, психологов, личных тренеров, – это просто опасно. Тогда же мне казалось, что все могу сама.